У короткій передмові до циклу «Мимолетные мысли» Євген Шевальов пояснює переваги своєї манери роздуму з її афористичністю, та обірваністю на противагу до логічності, цілісності і завершеності класичних трактатів. До цього можна додати, що в літературі подібний стиль називається імпресіоністичним, а сам Шевальов вважав своїм покликанням живопис.
Загальний обсяг циклу – 228 аркушів. Твір складається з 9 тематичних розділів:
Психологические и философские заметки (близько третини загального обсягу), Наука, Искусство, Природа, Жизнь, Смерть, История, Социальный человек, Современность).
Судячи з розмаїття тематик, сортів паперу та відбитків друкарських машинок, ці роздуми писалися і компонувалися в склейки протягом багато років, причому значна їх частина з’явилася уже в 1940-і роки.
Текст відтворено згідно з оригіналом. Про особливості авторської стилістики та правопису читайте у передмові до філософських робіт Євгена Шевальова.
МИМОЛЕТНЫЕ МЫСЛИ
«Что сталось с вами, моими написанными пером и кистью мыслями? Еще не так давно вы были ярки, юны и злостны, полны шипов и тайных пряностей, заставляющих меня чихать и смеяться, а теперь? Вы уже утратили свою новизну и некоторые из вас, к моему отчаянью, готовы стать истинами: такими порядочными и такими скучными! И было ли уже когда-нибудь иначе? Что же списываем мы, мандарины, своей китайской кисточкой? Мы, увековечивающие все, что поддается описанию, что можем мы списать?
Увы, всегда лишь то, что начинает блекнуть и выдыхаться. Лишь удаляющиеся и исчерпанные грозы, запоздалые чувства. Увы, всегда лишь те птицы, которые долетались до усталости и даются нам в руки, в наши руки! Мы увековечиваем лишь то, чему уже недолго осталось жить, все усталое и дряблое!
И только для ваших сумерек, мысли мои, писанные пером и кистью, только для них есть у меня краски, быть может, бездна красок, пестрых и нежных, желтых и бурых, зеленых и красных; но по ним никто не угадает, как вы выглядели на заре, вы, внезапные искры и чудеса моего одиночества, мои старые, любимые, мои опасные мысли!»
Ницше. «По ту сторону добра и зла».
«Ах, книги, книги… Сочинения, сочинения… Что-то несется в душе. Кому? Зачем? Знаем ли мы источник, корень написанного? В особенности, понимаем ли мы смысл написанного, и автор, и читатели? Читает книгу одно поколение, читает книгу другое поколение. Всем ли она одно скажет? Я думаю, что смысл книг, как и растений, и цивилизаций, и каждого из нас, смертных, – уясняется окончательно лишь тогда, когда мы или вот книги – умрем.
Мне кажется, кому не соответствует книга – не должен ее читать. Не пришло время, не пришла минута. Не настало «такого настроения», или «такое настроение прошло».
Ах, мы страшно разны – люди, и бесконечно разны наши минуты».
В. Розанов. Отрывки из предисловия к ненапечатанному «Коробу Третьему «Опавших листьев».
ПРЕДИСЛОВИЕ
Мимолетные мысли. Мысли, рожденные на ходу, в процессе непосредственных переживаний. Такого рода мимолетность ни в какой мере не должна определять их непродуманность или их скоропреходящее значение. Она больше служит указанием на их позитивный, неискаженный последующей «шлифовкой» характер.
Мысль вылилась так, как она в то время думалась.
В ее заостренности и в форме ее выражения заключается ее мимолетность.
Жизнь торопит, надо спешить дать ответ по возможности на все основные вопросы бытия и притом ответы свои, как я их понимаю. Отсюда рождается афористическая форма передачи, отсюда рождаются «мимолетные мысли». Это не изолированные психические миги, это уже отдельные познавательные крупицы, в отличие от мировоззрения, как законченного, согласованного во всех своих частях, логически развитого, целого.
Пусть они не освещают саму сущность, само ядро души, а больше касаются лишь окраин нашего миросозерцания, соприкасаются с ним по касательной и в этом смысле носят до известной степени случайный характер, – все эти с виду осколки не отделяемы, однако, от целого, порождаются и питаются им.
В конечном итоге, все, это отдельные фрагменты единого целостного мироощущения, еще не насилуемого обязательством увязки их друг с другом в целое мировоззрение.
Афористическая форма передачи мыслей нашла себе, как известно, широкое приложение в литературе в в философии.
Так, Стендаль, по мнению Цвейга, не выходил за пределы отрывочной мысли, афоризма, следуя в данном случае примеру своих учителей: Паскаля, Шамфора, Ларошфуко, Вовенгарга, которые, так же как и он, из чувства благоговения к крылатости подлинной истины, никогда не уплотняли своих взглядов в единую, полновесную, широко рассевшуюся Истину».
«Толстой – по мнению того же Цвейга, – уже знал, что пора многобашенных… от философии, пора гигантских систем безвозвратно миновали, и только легко скользящие подводные лодки малых наблюдений господствуют в океане духа».
Афористическую форму изложения мыслей особенно ценил Ницше. «Высиживание, – говорит он, – есть величайший грех по отношению к святому духу. Только мысли, рожденные на ходу, имеют цену».
Такого рода рожденные на ходу мысли имеют преймущество непосредственности, а отсюда нередко свежести, в них нет, как при связном целостном изложении, оглядок на предшествующее и учета последующего.
Они определяются не столько своей понятностью, доказательностью, убедительностью, сколько своей доходчивостью.
Дошла та или иная мысль сразу, сполна, без остатка – и хорошо, не дошла – значит, нет созвучности или была, но сейчас отошла – и тогда, не задерживаясь, надо пройти мимо.
Мы отлично понимаем, что по своей структуре все эти отрывки не однородны, иногда они представляют собой нечто целостное, устоявшееся, иногда же лишь отдельные осколки – «паутинки мыслей», как хорошо определяет их Розанов. Однако, и те и другие представляют собой эпизодические реакции на окружающее, вспыхивающие лишь временами в сознании, а в последующие моменты исчезающие из поля внимания, являются все же мимолетными, преходящими.