Невелика стаття збереглася у вигляді машинопису в сімейному архіві Шевальових. У ній Євген Олександрович розглянув, зокрема, питання психології творчості. Матеріал був представлений як доповідь на науковому зібранні кафедри психіатрії (товариство ім. В. М. Бехтєрєва) у 1927 році. Автореферат статті згодом розміщено у звіті про діяльність наукових зібрань кафедри психіатрії Одеського медінституту.

Текст відтворено у відповідності до сучасного російського правопису.

Євген Шевальов з братом Миколою та сином Володимиром. 1927 рік.

 

Профессор Е. А. Шевалев

РОЛЬ ПСИХИЧЕСКОЙ АКТИВНОСТИ В ДУШЕВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЯХ

 

Основные психопатологические понятия, с которыми больше всего приходится иметь дело, как понятия слабоумия, дефективности, характеризуют лишь отрицательные явления в душевной жизни и совершенно не дают представления о сопутствующих им активных проявлениях психики. Между тем, активность присуща всем проявлениям психической жизни – сознательным и бессознательным, как в норме так и при душевных заболеваниях.

Современная нам психология считает активность основным свойством всей нашей психической жизни и в силу этого требует совершенного устранения из психологической номенклатуры таких, например, наименований,  как активное и пассивное внимание, считая, что пассивных психических процессов не существует.

В норме психическая активность направлена к защите психической жизни в процессе ее переживаний и к сохранению единства личности. Эта защита и сохранение личности достигается рядом биологически целесообразных приспособлений.

При душевных заболеваниях, в разные периоды распада душевной жизни психическая активность выражается в стремлении к объединению распадающихся элементов психики путем созидания целого ряда более или менее стойких психических образований. Эти явления психической компенсации служат как бы позитивной-активной стороной психотического процесса, являясь главным стимулом к той творческой продукции, которую мы отмечаем при душевных заболеваниях.

В общем, защитная охранительная реакция психики, по образцу соматической охранительной реакции, служит  интересам индивидуума, как биологической особи.

Психическая активность при разных душевных заболеваниях и в разные периоды болезни бывает различной, как по своему характеру, так  и по своей напряженности и направленности. Выражается она в определенных целевых тенденциях как бессознательного, так и сознательного характера. Она лежит в основе всего психического творчества.

Однако, творчество при психозе служит не только для заполнения дефектов, как, например, конфабуляции и бредообразования при амнезиях и вообще при снижении интеллекта, но и как осуществляемый часто в этом отношении известный перегиб, превосходя требования компенсации и переходя в явления так называемой сверхкомпенсации.

Подобно тому,  как рубцовая ткань, выполняя защитную функцию в организме и компенсируя образовавшиеся дефекты, обнаруживает обычно тенденцию к избыточному росту, так и компенсаторные психические процессы легко переходят к явлениям сверхкомпенсации.

Вопрос о роли психической активности в душевных заболеваниях и их значения как активных процессов компенсации нарушений нормальной психической деятельности до настоящего времени не занимал того места, какое он по справедливости заслуживает и не подвергался всестороннему рассмотрению.

Это, в первую очередь, связано с тем, что в психиатрии и вообще в патопсихологии представление о том, что пассивных психических процессов не существует, не нашла себе широкого применения. В этой области прежде всего и чаще всего мы оперируем с основным психопатологическим понятием – деменция, слабоумие и это основное понятие строим на представлении лишь о выпадении определенных функций, их ущербе, игнорируя столь характерные для больного организма явления, как процессы компенсации.

Деменция уже по самому смыслу этого термина есть понятие чисто отрицательное, характеризующее собой лишь минус психики. Таковы же понятия дефективности, умственной отсталости, имбецильности, дебильности. Понятие дементности, которым так широко пользовались и, нужно признаться, так злоупотребляли, внесло много вреда в наши психопатологические воззрения. Оно заставило позабыть и не учитывать в душевной жизни человека элементы активности, творчества, представляющего собой, если не всегда созидающее, то во всяком случае, сохраняющее, сберегающее начало.

Кроме того, оно объединило часто разнородные психологические явления и этим обесцветило их, подводя под один общий трафарет. Оно до крайности упростило многие сложные вопросы патопсихологии, сводя их к примитивизму.

Наблюдения свидетельствуют о том, что в состав таких душевных состояний, как деменция, входят не только количественные изменения, ущербность психической жизни, но и качественные изменения ее.

И вот, эти качественные изменения в значительно большей мере, нежели различной степени количественные изменения создают то, что мы практически имеем дело не с одной только строго определенной психотической формой, а с целым рядом деменций, типических для того или иного болезненного состояния. Для примера достаточно указать на то, как резко отличаются друг от друга хотя бы эпилептическое слабоумие от слабоумия при хроническом алкоголизме, артериосклерозе или при раннем слабоумии.

В вопросе о количественных, и, особенно, качественных изменениях психики психиатрия все время как бы противопоставляет их нормальной психической жизни и в результате этого рассматривает их главным образом с отрицательной стороны, с точки зрения утраты психикой.

Между тем, мы говорим о творчестве душевно больных, составляем музеи такого рода творчества, часто поражающие нас богатством и причудливостью своих проявлений, и больше того, во многих случаях рассматриваем психоз, как стимул к определенным творческим актам.

На пути к пониманию психической активности душевно больных естественно стоит вопрос о том, в чем же заключаются активные творческие начала личности, что такое психическая активность?

Нужно сознаться, что понятие психической активности не имеет в психологии единого, общего для всех определения. Приведем наше понимание этого процесса. Под психической активностью мы понимаем нечто более широкое, чем воля. Психическая активность охватывает непроизвольные, биологически предопределенные в нас акты и процессы в большей мере, чем произвольные. Активность мы понимаем как преломление в психической жизни всего того, что в наиболее широком смысле характеризует жизнь вообще как оберегающее и защищающее начало. При этом, однако, в состав ее не войдет все то, что связано с отмиранием, ущербностью, поскольку это отмирание и ущербность не вызывают к жизни оставшиеся силы организма, стремящиеся закрыть образовавшуюся брешь, компенсировать ее, создать равновесие при новых условиях.

При таком понимании психическая активность представляет собой лишь дальнейшее развитие, но уже в психической сфере тех основных законов и тенденций, которые существуют в сфере соматической, и это дает нам возможность согласовывать свое понимание душевных уклонений и аномалий с общебиологическими взглядами на основные, существенные особенности жизненных процессов вообще.

Психологически психическая активность, в противоположность воле, характеризуется общей суммой всех рефлекторных, инстинктивных и сознательных актов, связанных сознательно или бессознательно с целевыми представлениями или волевыми тенденциями. Это активное психическое начало может быть или инстинктивно рефлекторным (на низких ступенях), или условно рефлекторным в форме индивидуального опыта на более высоких. Само собой разумеется, что говоря так, мы имеем здесь в виду лишь основной, голый психо-физиологический субстрат этого явления, который может быть и значительнее, и сложнее и поэтому не исчерпывается только что указанной формой.

Выше мы указали, что психическая активность до сих пор не вызывала к себе особого интереса со стороны психиатров. Правда, учение Фрейда, а также все последующие, возникшие на почве психоанализа направления, пытались и пытаются объяснить все психические изменения при нервных и душевных заболеваниях процессами бессознательной жизни индивидуума, в связи с перенесенными им потрясениями и, таким образом, как бы возвращают психике искони присущее ей активное начало, но и здесь, на наш взгляд, мало подчеркивается наличных тенденций на всех ступенях психической активности в разные периоды болезненного процесса. Кроме того, в учении психоаналитиков все изменения психической активности в паталогических случаях рассматриваются со стороны внутренней психической среды индивидуума или, выражаясь языком Луначарского, его эндопсихики и весьма мало уделяется внимания всем экзопсихическим проявлениям, иначе говоря, всем психическим процессам, связанным с приспособлением к внешней среде, окружающей индивидуума.

Между тем, только достаточное освещение этих экзопсихических феноменов наряду с эндопсихическими дает возможность связать выявляемые в паталогических условиях психические механизмы и процессы с общебиологическими законами, господствующими во внешней среде. Отдавая должное всем механизмам и приспособлениям психики к ее внутренней среде, мы считаем, что наряду с ними в той же, если не в большей мере, должны быть учтены и все механизмы приспособления к внешней среде.

Наконец – и это самое главное, мы решительно расходимся с взглядами психоаналитической школы в смысле понимания этой активности, полагая в основу душевных аномалий биологические механизмы, но отнюдь не обязательно сексуальные. Только в самое последнее время в работе БЛЕЙЛЕРА и полемизирующего с ним БЕРЦЕ, а также особенно в работе БИРНБАУМА обращается все больше и больше внимания на судьбы психической активности при душевных заболеваниях и можно надеяться, что став на такую точку зрения, удастся установить наиболее правильный подход к интерпретации тех или иных психотических расстройств. Тогда то, быть может, понятие деменции не будет столь доминировать в психиатрии, как это мы наблюдаем в настоящее время.

Мысль о том, что вне психической активности, вне непрерывного творческого процесса, невозможно существование, была, на наш взгляд, хорошо выражена еще в древней римской поговорке: «Пока я дышу, я надеюсь».

Раcшифровывая психологически эту фразу, можно было бы сказать: до тех пор, пока я дышу, я строю сознательно мои бессознательно определенные целевые представления, целевые тенденции, которые дают направления всему творческому процессу моего психического бытия, и более или менее активно стремлюсь к их достижению.

Как мы уже указывали, психическая активность при разных душевных заболеваниях бывает различной.

Согласно общераспространенному физиологическому представлению , при неврозах имеют преимущественно место процессы раздражения, при психозах, наряду с раздражением, и явления выпадения тех или иных функций. Исходя из такого понимания, можно было бы ожидать, что при неврозах имеют преимущественно место процессы раздражения, при психозах, наряду с раздражением – и явления выпадения тех или иных функций. Исходя из такого понимания, можно было бы ожидать, что при неврозах мы будем иметь болезненное повышение психической активности, при психозах и психотических состояниях – снижение ее. В действительности же, однако, чаще всего мы наблюдаем как раз обратное: с одной стороны, снижение психической активности при неврозах, с другой – часто встречающееся повышение ее при некоторых психических состояниях.

Много ли можно сказать о творчестве невротиков? Можно ли, вообще говоря, рассматривать невроз, как стимул к творческому акту? Необходимо признать, что невроз как таковой,  в противоположность психозу, не является источником творческого процесса. Но, быть может, творчество невротиков не привлекает к себе особого внимания только потому, что оно не столь ярко и поэтому не так заметно отличается от нормального? Ведь главные неврозы (обычная, более или менее выраженная истерия, психастения и, особенно, неврастения), представляют собой очень бледные формы по сравнения с психозом. Характерные для них симптомы со стороны психической сферы сравнительно мало захватывают личность субъекта и поэтому не так резко бросаются в глаза, как симптом психотического порядка.

Эти соображения представляются на наш взгляд лишь отчасти правильными, так как одной бледностью неврозов по сравнению с психозами и слабым их влиянием на личность субъекта дело, конечно, не объясняется.

Невротические симптомы большей частью дефектны, ущербные, представляют собой выпадение, минус психической жизни, в то время как психотические часто заключают в себе активирующее начало в смысле значительно большего проявления компенсаторных, возмещающих этот минус тенденций. Говоря так, мы, конечно, исключаем все те конфабулирующие тенденции при неврозах, которые порой могут продуцировать довольно пышные формы (например, историческая конфабуляция). Но эта конфабуляция чаще всего является крайне нестойкой и обычно не оставляет после себя следов в виде продуктов творчества.

Явление компенсации и сверхкомпенсации и связанное с этим активирующее влияние психоза часто бывает особенно выражено в самых начальных периодах заболевания и в тех также случаях, где отмечается общая неувязка творчества больного и его препсихотической личностью. Так, мало заметная, скромная модистка, всю жизнь не выходившая из интересов своей профессии и домашнего быта, заболев психически, пишет пространное произведение под заглавием «В чем правда жизни» и начинает интересоваться общими вопросами, а конторщик, ничем никогда не интересовавшийся кроме своей конторы, начинает философствовать на отвлеченные темы и разрабатывает проект преобразования всего человечества. Откуда же возникает это стремление к творчеству при психозе? Несомненно одно, что импульс к творчеству лежит часто уже в самой природе психоза. Это, конечно, не всегда можно доказать на ясно выраженных формах душевного заболевания.

При подходе к невротику и психотику часто вносятся оценочные понятия и грубо прагматичная тенденция, лежащие в основе этих понятий и состоящая в том, что психическая жизнь рассматривается с точки зрения социальной пригодности данных индивидуумов, а не имеется ввиду объективное научное психологическое освещение их душевного уклада. Здесь нет и следа стремления расшифровать, проанализировать весь сложный, органически спаянный клубок душевной жизни, как живой, стало быть, становящийся, а не ставший биологически активный процесс.

Этот процесс, как и всякий жизненный процесс, есть процесс непрерывного становления, а с точки зрения психической, непрерывной творческой активности. Причем, нашей задачей является лишь установление законов этой активности. «То, что необходимо индивидууму» – вот что является основной тенденцией этого процесса.

Быть может, став на такую точку зрения, мы, в конце концов, придем к такому заключению, что всегда, во всякое время наша душевная жизнь есть именно то, что при данных условиях органических и психических есть наилучшее, наиболее совершенное приспособление, максимум того, что необходимо индивидууму. Но только это предположение, которое мы сейчас высказываем, как гипотезу лишь с целью иллюстрировать те новые точки зрения, новые подходы, которые на наш взгляд, должны заменить творчески бесплодную установки внимания лишь на минусах психики.

Не отрицая того, что эта установка важна прагматически, мы категорически восстаем против ее познавательного значения. Наряжу с общими определениями негативного характера, нам представляется в равной мере малоудовлетворительными и все связанные с ними характеристики отдельных психических функций (расстройства комбинаторной способности, памяти, внимания и прочего) так как и они до тех пор не приблизят нас к пониманию душевного уклада, всего строя психики данного больного, пока мы не сделаем попытки понять законы творчески активного процесса, созидающего в данный период болезни этот психический строй.

С точки зрения прагматической такого рода больные дефективны, психически ущербны, ибо резко обнаруживают свою социальную недостаточность, с  точки же психической активности они продолжают биологически целесообразный процесс приспособления своей психической жизни к внешней и внутренней среде. Мы считаем, что весь центр тяжести, весь интерес проблемы должен быть перенесен на второе из указанных нами явлений – на процессы активного порядка.

Наиболее существенным и важным должно быть констатирование нарушений основных биологически целесообразных реакций самого организма, оберегающих его единство, защищающих от тех или иных внешних воздействий. Здесь, прежде всего, должны быть учтены все те проявления активности, которые в общей сумме можно было бы назвать защитными психическими реакциями и степень их проявления в интересах защиты индивидуума.

Психическая активность в разных душевных заболеваниях подобно многим проявлениям физического характера далеко не всегда выявляется во вне. Иногда же наоборот она выявляется во вне чрезвычайно ярко. Чрезвычайно большой в этом отношении интерес представляют собой некоторые явления, относящиеся к психологии изобретательства. Наблюдение показывает, что среди изобретателей нередко встречаются лица с психотическими чертами и особенностями. В некоторых, правда, в общем немногочисленных случаях, мы имеем целиком паталогическое творчество. Мы говорим об изобретательстве не в узком смысле этого слова, не в форме деятельности, ведущей непременно к определенным, практически полезным результатам, а в широком смысле – в смысле известной психической тенденции, «потребности определенного типа личности искать удовлетворения в процессах созидания новых технических идей и оформлений, независимо от их результатов» (СЕГАЛИН).

Паталогическое творчество выпадает главным образом на первую форму технического творчества, в то время как сугубо конкретное оформляющее изобретательство, а также те формы изобретательства, в состав которого входят патологические ингредиенты, чаще всего лишено конкретности и базируется на соображениях общего характера. Если изобретательство включает в себя патопсихические элементы, то это совершается за счет психотических черт, а отнюдь не невротических.

Невротик сам по себе, по своей психологической структуре, можно сказать, прямо противоположен тем психическим особенностям, которые входят в состав изобретательства.

То, что составляет главную основную черту изобретателя  – это сосредоточение интереса на внешнем, уверенность в своих силах, в своей правоте, упорство в достижении своей цели – как раз в корне противоречит психическому  укладу невротика с его чисто физиологическим эгоцентризмом, неуверенностью в себе, малой активностью и прочим. И если среди изобретателей есть невротики, то они являются изобретателями вопреки своему невротизму, в то время как изобретатели психотики становятся изобретателями благодаря своему психотизму. Эта разница объясняется, по нашему мнению, разницей ориентировки невротика и психотика в отношении к внешней и внутренней реальности. Перенос акцента внимания и интереса на явления внутренней реальности у невротика (к тому же, внутренней в ее наиболее узком, часто прямо физиологическом смысле) не может способствовать творческому процессу, так как здесь все слишком интимно, индивидуально и лишено общего значения, в то время как всякие сдвиги, перемещения в области внешней реальности становятся стимулом для новых форм осознания, нового понимания, новых неожиданных концепций. Отрыв от реальности у психотика в форме ли слабого или недостаточно четкого восприятия ее создает условия для безудержного роста чисто интеллектуалистических, нереальных концепций и построений, не сдерживаемых в своем развитии никакими внешними моментами.

Без сомнения, внешняя реальность является главным тормозом для аутистических продукций. Невольно вспоминаются по этому поводу слова БЕКОНА: «К человеческой мысли надо привязать не крылья, а гири, которые сдерживали бы полет ее». Этими гирями, сдерживающим началом, является то, что мы считали бы правильным назвать равнением на окружающую реальность», то есть как раз именно то, что, по нашему мнению прежде всего и более всего страдает при душевных заболеваниях. Другим моментом, непосредственно вытекающим из предыдущего и тоже как бы освобождающим скрытые тенденции к творческой продукции, является, по нашему мнению, нарушение у психотика правильной оценки своих сил и способностей, что связано главным образом с нарушением контакта с окружающей социальной средой, то есть, опять таки, с ослаблением влияния той же внешней реальности.

Таким образом, при психозе исчезают или во всяком случае ослаблю т свое действие внешние тормоза, в то время как при неврозе они остаются неизменным, к тому же, нередко нарастают внутренние тормоза, хотя бы в силу перенесения внимания и интереса на внутренние ощущения и переживания. Само собой разумеется, что все сказанное относительно творчества психотика касается лишь ранних стадий психоза, так как в дальнейших стадиях основные психические дефекты психотика чаще всего чрезвычайно резко и грубо, неприкрыто зияют. Но и в этих случаях механизмы, приводящие к относительному укомплектованию всего содержания психической жизни на известном уровне ее деградации и распада, неизменно продолжают свое воздействие, производя в общем впечатление значительно более мощных и согласованно действующих факторов, нежели при неврозе.

Некоторые психические заболевания в самых начальных стадиях своего развития часто могут шевелить наиболее глубинные и вместе с тем наиболее творчески продуктивные механизмы нашей психики. Ведь то, что мы называем талантом, одаренностью, не аннулируется душевным заболеванием, по крайней мере в первый период болезни, получая только новые импульсы к творчеству и часто новое содержание.

Говоря о Гельдерлине, ЦВЕЙГ подчеркивает, что этот писатель «представляет, быть может, единственный клинический случай, где творчество живет дольше, чем рассудок и совершенные творения искусства создаются разрушенным духом».  Далее Цвейг отмечает, что «некоторые стихотворения, которые создает духовно ослепленный поэт в годы сумрака принадлежат к числу самых необычайных творений мировой литературы». При этом, как пишет Цвейг, «в аналогическом упоении Гельдерлин достигает таких глубин языковой мудрости, какие не были ему доступны в здоровом состоянии».

Можно было бы в данном отношении привести много примеров из жизни выдающихся людей, у которых психоз в своей начальной стадии вызвал новый наплыв творческой энергии. Стоит вспомнить Ван-Гога, Стринберга, нашего Врубеля, Чюрлениса  и целый ряд других. В известной критической статье  о «медном всаднике» Пушкина Брюсов замечает, что героя  «Медного всадника» Евгения безумие как бы возвысило, облагородило. В большинстве редакций повести Пушкин говорит о сумасшедшем Евгении – «он оглушен был чудной внутренней тревогой».