Стаття збереглся у  родинному архіві Шевальових. Судячи із розташування в офіційних бібліографічних списках, вона була опублікована у 1940 або 1941 році.

Матеріал служить ніби продовженням і доповненням до великої статті Євгена Шевальова «К вопросу о психопатологической интерпретации данных неврологического исследования» (1940 рік). Робота містить 12 посилань на дослідження 9 вчених. Основні висновки Шевальов систематизовав в кінці тексту.

Текст відтворено відповідно до норм сучасного російського правопису, зі збереженням авторської лексики, термінології та виділень.

Євген Шевальов в останні роки життя

 

К ВОПРОСУ О ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ В ПСИХИАТРИИ

 

Современные методы активной терапии в психиатрии являются для психиатров новым мощным стимулом к физиологическому мышлению. Эта активная терапия не только порождает новые формы экзогенной симптоматики, наряду с уже известными, но и разлагает некоторые, эндогенно обусловленные симптомы на отдельные, входящие в их состав более простые компоненты. Вместе с тем, она вызывает нередко к жизни иные, скрытые до того времени, свойственные данному болезненному процессу проявления (снимает, например, с таких массивных, монолитных синдромов, как кататонический синдром, феноменологически наиболее выступающее при нем торможение, заслоняющее собою скрытые за этим торможением иные, иногда даже не шизофренические регистры).

Сейчас эти сдвиги нельзя рассматривать иначе, как в свете определенных, обуславливающих их патофизиологических закономерностей.

Все это с особой настойчивостью приближает всю клиническую симптоматологию таких заболеваний, как шизофрения, к ее физиологическим первоистокам, настоятельно требует пересмотра под углом физиологического понимания как всей клинической картины в целом, так и каждого входящего в ее состав симптома.

В процессе предшоковых, а также послешоковых состояний, вызываемых инсулином, можно наблюдать, как бы в изолированном виде, отдельные неврологические и психические феномены, характерные для функции подкорки, и различные их соотношения с феноменами коркового происхождения.

Эти данные подымают вопрос о характере физиологических (resp. патофизиологических) изменений, лежащих в основе тех сложных картин, которые вообще наблюдаются в психиатрической клинике. Они служат материалом для того, чтобы с новой силой заострить внимание на проблеме физиологической интерпретации в психиатрии.

Проблема физиологической интерпретации в психиатрии представляет собою сложную проблему, не допускающую упрощенного к ней подхода, примитивного ее решения как в сторону прямого, буквального перенесения физиологических понятий в психиатрию, подмены клинических феноменов данными, добытыми в упрощенной лабораторной практике, так и в противоположную сторону – в сторону ее отрицания, отхода от этих физиологических данных, игнорирования их и построения какого-то изолированного от всей прочей клинической медицины раздела знания чисто феноменологической или чисто спекулятивной психиатрии.

Было бы совершенно неправильно, если бы мы стали заменять все клинические понятия понятиями патофизиологическими, определять болезненное состояние данного больного только в физиологических или био-химических терминах, или стали бы заменять психиатрические наименования неврологическими. Такого рода замена никогда не охватила бы все своеобразие клинического феномена, всегда более сложного по своей структуре, нежели те простые физиологические, биохимические и прочие ингредиенты, которые входят в его состав.

Необходимо предостеречь от того, что БУМКЕ язвительно называет «мозговой мифологией» (Gehirnmythologie), имея в виду при этом патофизиологические и неврологические спекуляции – искусственные и поэтому в значительной мере произвольные интерпретации сложных психических феноменов, наблюдаемых в психиатрической клинике с точки зрения тех или иных простых физиологических актов.

С другой стороны, как справедливо отмечает ЛЕШЛИ, «там, где психологические проблемы становятся сложными и значительными, там нервную систему (а мы добавили бы от себя и физиологическую интерпретацию) обычно оставляют в стороне».

Проблема методологии физиологической интерпретации в психиатрии сама по себе, отдельно взятая, еще мало служила предметом специального изучения и исследования. Отсюда чрезвычайно большая амплитуда колебаний в определении и оценке физиологических основ того или иного клинического патопсихологического феномена.

Необходимо строго различать простое сближение, аналогию в физиологическом ряду от установления подлинного физиологического коррелята данного явления. Иногда то, что выдается за интерпретацию, является не больше, как уподоблением, аналогией, то есть лишь сходным, близким по форме феноменом. Правда, аналогия тоже имеет разные степени приближения: начав от отдаленного сходства, подобия, и кончая на противоположном полюсе тождеством. Это, однако, не устраняет необходимости четкого разграничения в каждом конкретном случае аналогии, приближения, от отождествления, идентификации.

Под именем физиологической интерпретации мы разумеем толкование клинических явлений с точки зрения тех соматических изменений, которые, согласно нашему пониманию, их обуславливают.

Как известно, соматические сдвиги в деятельности нашего организма принято делить на две категории явлений – на явления органические и функциональные.

Вот почему проблема физиологической интерпретации тех или иных клинических феноменов неизбежно упирается в проблему взаимоотношений между функциональным и органическим.

Надо признать, что понятие функционального расстройства представляется в понимании многих еще весьма недифференцированным, аморфным. Некоторые, например, склонны отождествлять все функциональное с психогенным, считая таким образом эти два понятия синонимами.

ГОФМАН, ШИЛЬДЕР и другие авторы справедливо восстают против такого отождествления, указывая на то, что психогенное совершенно не покрывает собой всю область возможных функциональных расстройств.

Несомненно, существует область функциональных нервных болезненных состояний, лишенных психогенных компонентов. Таковы некоторые формы расстройств эндокринно-вегетативного аппарата. Как на пример чисто функциональных заболеваний, можно указать на случаи спастической обстинации, нервной астмы, мигрени.

Все органические нарушения (в узком понимании этого слова) связаны с определенными морфологическими (патогистологическими) изменениями в нервной системе. Эти изменения чаще всего деструктивны по своему характеру и поэтому клинически представляют собою явления необратимые.

В противоположность этому все функциональные нарушения со стороны нервной системы чаще всего не имеют морфологической основы (по крайне мере таковую мы при наших исследованиях в преобладающем большинстве случаев не улавливаем) и клинически обратимы.

Органическое и функциональное (в указанном узком смысле этого слова) объединяются общим понятием расстройств соматогенных. Им противостоят расстройства психогенные, возникающие под влиянием психических факторов и характеризующиеся отсутствием при них морфологических изменений в нервной ткани и своей обратимостью.

Как явления функциональные (в узком смысле), так и явления психогенные, объединяются отсутствием при них деструкции и их обратимостью. В этом смысле они противостоят органическим явлениям, как таковым, и могут быть названы функциональными в широком понимании этого слова.

Грубо схематически можно было бы сказать, что функциональные процессы – это процессы чисто ирритативного характера (или характера функциональной астении, истощения), в то время как органические процессы в узком смысле этого слова – это по преимуществу процессы деструктивные или с тенденцией к деструкции (вернее, ирритативно-деструктивные, посколько ирритативные элементы всегда входят и в органические процессы с преобладанием, однако, при этом процессов деструкции).

Таким образом, ирритативно-органическое отличается от ирритативно-функционального тем, что ирритативно-органическое чаще всего связано с деструкцией, тогда как ирритативно функциональное с ней не связано.

При изучении структуры отдельных клинических феноменов мы часто убеждаемся в том, что органическое и функциональное, соматогенное  и психогенное в подавляющем большинстве случаев не представляет собою совершенно обособленных явлений, встречаясь в сочетании друг с другом.

Так органические расстройства центральной нервной системы наряду с более или менее выраженными деструктивными феноменами (феноменами выпадания) всегда сопровождаются расстройствами функциональными, производимыми очагом деструкции в окружающей мозговой ткани. Вот почему органические мозговые процессы, особенно остро возникающие, всегда в дальнейшем идут в значительной мере на убыль за счет затухания сопровождающих их явлений функционального характера. Всякое, даже грубо органическое заболевание центральной нервной системы включает в себя наряду с органически обусловленными деструктивными, следовательно необратимыми симптомами, также и ряд функциональных, следовательно, обратимых наслоений.

Эти функциональные наслоения по своей значимости могут быть двоякого рода: а) они либо ослабляют действие органических деструктивных изменений путем мобилизации защитных, компенсаторных или викарных функций, б) либо, наоборот, усиливают значение органических деструктивных изменений в тех случаях, когда эта деструкция дезорганизует и другие сферы психической жизни.

Обе эти тенденции (ослабляющая и усиливающая) в разной степени выраженности и в разных психических планах  обычно проявляются в каждом конкретном случае органического заболевания центральной нервной системы.

Как психогенные, так и соматогенные функциональные изменения могут быть либо прямыми («понятными»), либо непрямыми, измененными,  метаморфизированными (следовательно,  непосредственно «непонятными») как следствие вторичной обработки.

Со всеми формами «отхода» от непосредственного органического или непосредственного функционального при физиологической интерпретации всегда необходимо считаться.

Каким образом явления органические, функциональные и явления психические (психогенные) составляют те основные феномены, с которыми мы имеем дело в повседневной практике.

Этим разделам соответствует и определенные категории, определенные сферы явлений: сфера нарушения морфологического порядка, сфера нарушений чисто функциональных и сфера нарушений порядка психического.

Все они, как показывает наблюдение, далеко не одинаковы по богатству и многообразию охватываемых ими явлений. Тут мы имеем как бы своеобразную воронку, постепенно суживающуюся по мере перехода от феноменов психических к феноменам физиологическим и, далее, к явлениям морфологического порядка.

Наибольшим многообразием, полиморфностью из всех форм жизненных проявлений отличаются феномены психического порядка. Здесь мы имеем самую сложную гамму различных явлений, здесь осуществляется их наиболее тонкая дифференцировка и нюансирование.

Значительно меньшее число форм мы наблюдаем в области феноменов физиологических, где дело часто сводится к основным, простейшим явлениям возбуждения, торможения и различным вариантам связанных с ними закономерностей.

Еще меньше мы встречаем форм в области феноменов морфологического порядка – патогистологических и патоанатомических. В виду такого рода соотношений целый ряд психических проявлений конвергирует в конечном итоге к одному и тому же физиологическому субстрату и в свою очередь целые ряд как психических, так и физиологических проявлений конвергирует к одному и тому же морфологическому конечному полю.

Говоря так, мы отлично понимаем, что в области морфологии нельзя удовлетворяться лишь однородностью морфологических структур отдельно взятых, выхваченных из целого, а всегда необходимо учитывать их соотношение с этим целым, что обуславливает значительно большее многообразие морфологических картин, нежели это может показаться при поверхностном наблюдении.

Тем не менее основное, высказанное нами положение о меньшем многообразии физиологических вариантов по сравнению с психическими, и морфологических по сравнению с функциональными, остается, как нам кажется, правильным.

Область клинических патопсихических явлений значительно шире и многообразнее области известных нам в настоящее время патофизиологических явлений. Исходя из этих соображений, нельзя не признать, что физиологическая интерпретация клинических психопатологических феноменов пока еще, к сожалению, очень обща, суммарна, она в равной мере часто бывает приложима к целому ряду клинически совершенно разных явлений. Это то конечное поле, к которому конвергируют весьма многие клинические явления, что нисколько, конечно, не лишает их свойственной им индивидуальности и не дает основания отождествлять их между собою.

Сведение того или иного клинического патопсихического явления к определенному простому патофизиологическому субстрату сполна, без остатка, возможно не сегодняшний день только в отношении сравнительно ограниченного числа феноменов.

С другой стороны, мы иногда имеем прямо обратное явление, как бы обратную воронку, так как одному и тому же клиническому патопсихическому явлению нередко отвечает целый ряд патоморфологических или патофизиологических феноменов.

Наконец, необходимо учесть, что в некоторых случаях мы имеем морфологические или функциональные изменения в мозгу, не отображающиеся на психической сфере (следовательно психически немые феномены), или же морфологические изменения, не дающие заметных нарушений функций (немые в функциональном отношении).

Все это лишь подчеркивает высказанное выше положение об отсутствии в каждом отдельном случае полного совпадения всех этих трех категорий явлений как в смысле наличия одновременных изменений в каждой из них, так и в смысле одинаковой выраженности в каждой их них этих изменений (их интенсивности, распространенности и прочего).

Необходимо предостеречь от, к сожалению, очень распространенного определения функциональных расстройств как расстройств, при которых не обнаруживается органических признаков.

Это чисто отрицательное определение, как и всякое отрицательное определение, не есть определение, к тому же оно совершенно неправильно еще и потому, что функциональные расстройства имеют свою определенную положительную симптоматику, с которой также необходимо быть знакомым, как и с симптоматикой органических расстройств.

К числу этих положительных признаков, свойственных функциональным расстройствам, относится прежде всего их обратимость.

Однако, опыт показывает, что обратимость и необратимость не являются основными ведущими признаками при отграничении функционального от органического.

Будучи резко отграничены друг от друга на крайних полюсах своего выражения, органическое и функциональное в целом ряде случаев настолько сближаются друг с другом, что границы между ними совершенно стираются. Это особенно бросается в глаза при рассмотрении проблемы шизофрении в свете тех результатов, которые получаются при применении новых методов ее активного лечения. Эти результаты естественно порождают вопрос о том, есть ли в самой шизофрении органические (в смысле необратимого, деструктивно обусловленного, по примеру того, как это встречается при грубо органических психозах, например, при прогрессивном параличе), а если есть, то в каких клинических проявлениях оно выражается? Или же здесь все дело только в блокаде – в более или менее стойких, упорных, малоподвижных формах этой блокады? Не является ли, наконец, эта необратимость или трудная обратимость в значительной мере выражением не столько деструкции, сколько общего окончательного истощения реактивных сил организма, полной потери им способности к переконструированию?

Все эти вопросы невольно напрашиваются, когда имеешь дело со сдвигами, вызываемыми нашей активной терапией.

Примером функциональных необратимых феноменов могут служить некоторые тики, некоторые виды эсенциального тремора.

Мы говорили о том, что органические расстройства характеризуются своей необратимостью. Однако, в жизни дело нередко усложняется тем, что необратимость не представляется обязательным признаком органических заболеваний нервной системы. Так, при симптоматических психозах, возникающих на почве острых инфекций, анатомически может наблюдаться и тигролиз, и мутное набухание со стороны нервных клеток – явления в дальнейшем бесследно исчезающие в связи с наступающим полным выздоровлением.

В практической клинической работы мы все хорошо знаем, чем органические явления (параличи, расстройства чувствительности и прочее) отличаются от функциональных или чем психигенное отличается от соматогенного, и это является очень важным разделом нашей диагностики.

Однако, при более углубленном подходе эта проблема разрешается иначе: мы ведь знаем в настоящее время, как справедливо говорит АТСВАЦАТУРОВ, «ограничение понятия о «психическом» одними корковыми функциями в значительной мере содействовало обособлению психического от соматического, в то время как в сфере подкорковых функций, где психические элементы представлены в их примитивной форме, проявления единства психического и соматического в смысле их тесной связи и переключения друг в друга представляются несомненными.

Органическое (деструктивное) и функциональное (ирриативное), равно как и соматогенное (resp. физиологически обусловленное) и психогенное (обусловленное психически), надо понимать не как контрастные, взаимно исключающие друг друга явления, как-бы с прямо противоположными знаками плюса и минуса (либо органическое, либо функциональное, или либо соматогенное либо психогенное), а как явления, хотя и полярные друг другу в крайних формах своего выражения, однако в жизни взаимно дополняющие друг друга, часто сосуществующие в виде единого целого и порождающие ряд переходным между собою форм с превалированием в каждом отдельном случае того или другого компонента.

Однако, подобно тому, как первая пара полярностей (органическое и функциональное) не может быть сведена к единой категории явлений, также не может быть сведена к единой категории явлений и другая пара, соматогенное и психогенное. Будучи нередко феноменологическим единым, соматогенное и психогенное обусловлены заложенными в них особыми для каждого раздела закономерностями.

Установление единообразия в этих закономерностях и является задачей дальнейших исследований.

Одним из примеров однородности соматогенных и психогенных механизмов может служить, с одной стороны, шизофрения, а с другой – шизофреническая форма реакций. «Возможно  – говорит СЕРЕЙСКИЙ – что в составе как шизофрении, так и шизофренической реакции имеются сходные механизмы, сходные «регистры». Возможно, различие заключается в органической природе расстройств – в первом случае  и функциональной – во втором».

Это же единообразие отмечается в случаях, где функциональные и, в частности, психогенно обусловленные нарушения как деятельности отдельных органов (например, сердца, печени и прочего), так и определенных разделов центральной нервной системы, предшествуют иногда непосредственно, а то  и за много времени вперед, органическим изменениям со стороны органов или тех же разделов центральной нервной системы, являясь, таким образом, продромой органических изменений в них.

В конечном итоге, функциональное от органического отличается характером ведущего фактора. Так, при органических расстройствах хотя и имеются всегда явления чисто функционального характера, однако ведущим является органическое и поэтому весь синдром определяется как органический.

Это решающее значение ведущего фактора лучше всего может быть прослежено на анализе пограничных форм.

Выяснение тех условий, при которых органическое становится излечимым, и, особенно, тех условий, при которых функциональное неизлечимо  (следовательно, необратимо или хотя бы трудно обратимо), составляет, по нашему мнению, одну из важнейших проблем современной психоневрологии.

Нам кажется, что каждый психиатр, равно как и каждый невропатолог, должен уяснить себе свое отношение к органическому и функциональному, психогенному и соматогенному, так как он постоянно испытывает при все более расширяющемся клиническом опыте и наблюдении недостаточность, а отсюда и неудовлетворительность обычных грубо схематических, школьных определений этих понятий.

Что психическое и физиологическое это только два аспекта, две стороны одного и того же феномена – об этом говорить, конечно, не приходится. Связь психического с физиологическим для нас несомненна. Мы ведь не мыслим себе психическое без обуславливающего его физиологического субстрата. В противоположность этому обратное положение – связь физиологического с психическим – действительно только для ограниченного круга явлений – со стороны центральной нервной системы, не сопровождающихся психическими феноменами («немые» процессы в мозгу).

Признавая единство соматического и психического, многие врачи не столько теоретически, сколько практически, в повседневной практике, считают психику лишь эпифеноменом соматического, лишь добавлением к нему. Психическое не только эпифеномен, оно часто является самостоятельным ведущим фактором, или же, не играя роли в возникновении болезненного состояния, примешивается к фактору соматическому, образуя с ним единое целое, являясь нередко весьма действенным в его терапии (например, при психотерапии некоторых кожных явлений).

Понятие функциональное включает в себя в качестве подраздела и психогенное. Вопрос в том, может ли органическое быть психогенно обусловленным, должен решаться, правда в очень ограниченных пределах, положительно. Так, мы знаем, что существуют случаи органических расстройств, обусловленные психическими причинами (например, трофические расстройства психогенного происхождения при гипнозе).

Само собою разумеется, что психический генез некоторых соматических болезненных состояний, с одной стороны, и возможность устранения некоторых соматических болезненных явлений помощью психического фактора, с другой, представляют собой совершенно разные явления. И если многие соматические явления, возникшие под влиянием психического фактора, могут быть и устранены помощью этого же психического фактора, то психическим путем (помощью гипноза, внушения) могут быть устранены также и некоторые из явлений, в возникновении которых психический фактор никакой роли не играет.

Еще более широкое значение и распространение на больший круг явлений имеет тот же психический фактор, уже не в смысле устранения при его помощи того или иного болезненного состояния, а в смысле влияния психического фактора на это болезненное состояние, возможного изменения этого состояния, так как и наличие соматического (даже грубо органического) заболевания не исключает роли психогенных моментов в его возникновении.

СЕРЕЙСКИЙ вполне прав, когда, говоря об эпилепсии, отмечает, что «то обстоятельство, что эпилепсия является органическим заболеванием, не исключает возможности и даже необходимости говорить как о психогенезе, так и о психотерапии при эпилепсии».

Эту роль психической активности в болезненных процессах при психических заболеваниях хорошо подчеркнул еще в свое время ДЖЕКСОН. «Сама по себе болезнь – говорит он – порождает лишь чисто негативные симптомы, минус-симптомы, что соответствует деструктивной природе болезни, а все положительные (продуктивные) и сложные психические симптомы (иллюзии, галлюцинации, бредовые идеи и ненормальности поведения)  являются следствием активности нервных элементов, которые не затронуты патологическим процессом».

Психические симптомы не являются простым и непосредственным отображением вовне тех или иных анатомо-физиологических изменений (раздражений, выпадений), происходящих в нашей нервной системе. Они чаще всего представляют собою результат более или менее сложной переработки этих физиологически обусловленных феноменов – следствие творческого изменения их как в сторону их избирательности, отбора, так и в сторону их дополнения и видоизменения. Целый ряд явлений нормальной психической деятельности – подавление двойных зрительных образов, невосприятие посторонних раздражений при активном внимании, подавление побочно возникающих ассоциаций, торможение наших рефлекторных, инстинктивных эмоциональным актов и целый ряд других явлений служит лучшей иллюстрацией активного отбора, избирательности как ведущего процесса нашей психической деятельности. С другой стороны, можно привести не мало примеров наполняющего и творчески перерабатывающего действия, выступающего в любом психическом проявлении в процессе активном, творческом по самой своей природе.

По существу, чистых соматогений, где бы заболевание с самого начала или на дальнейших этапах своего развития не прошло через фильтр личности (не переживалось бы в той или иной мере этой личностью), мы не знаем, как не знаем и чистых психогений, лишенных соматических компонентов (то есть лишенных соматических факторов, предрасполагающих к этим психогениям, а также непосредственно возникающих вслед за психической травмой).

В своей работе «О переживании болезни» мы стремились показать, что в состав каждого как органического, так и функционального заболевания входит в большей или меньшей мере то, что мы определяем термином «переживание болезни» и что в значительной степени оформляет, а иногда видоизменяет всю картину болезненного состояния. Под именем «переживания болезни» следует понимать весь сложный комплекс новых ощущений, мыслей, чувств и так далее, вызываемый самим фактом болезни, как таковой, то, что должно быть рассматриваемо, как реакция личности на болезнь.

В состав своей реакции входит отношение заболевшего к самому себе, к своему болезненному состоянию, к окружающим, к той форме деятельности, которая была до болезни и так или иначе изменилась в связи с ней, к тем целевым установкам, которые, хотя и на самое ближайшее время, неизбежно нарушаются в связи с заболеванием.

Ни одно, даже самое ничтожное, заболевание не проходит без того, чтобы не вызвать в этом смысле ту или иную реакцию со стороны индивидуума.

В этом отношении феноменологически наблюдаемая нами картина болезни созидается из взаимодействия между болезнью, как таковой, и реакцией личности на болезнь.

Будучи в конечном итоге также материально обусловленным, как и все наши психические проявления и как сам болезненный процесс, переживания болезни стоят, однако, как вы все самой болезни, как таковой, за пределами тех соматических и психосоматических явлений, которые непосредственно порождаются самим болезненным процессом. Это как бы своеобразная надбавка к болезни, феноменологически, однако, слитая с ней в единое нераздельное целое.

Наличие переживания болезни в некоторых случаях весьма усложняет картину болезненного состояния, затрудняя как распознавание за всеми этими волнениями самого существа болезненного процесса, так и интерпретацию возникающих при нем отдельных симптомов.

Благодаря переживанию болезни, иной вульгарный невротик может, в силу гиперболизма своих высказываний и жалоб, имитировать на первых порах органического больного и тем ввести в заблуждение лечащего врача. А с другой стороны, невротический фасад, построенный на переживании болезни, может иногда скрыть, замаскировать лежащее за этим фасадом основное органическое ядро болезни.

Психический процесс – это, по существу, творческий процесс, не теряющий в полной мере своего творческого характера (творческих элементов) даже на крайних степенях психического распада. Даже в простейших психических образованиях можно обнаружить элементы этого творческого оформления, творческой переработки.

В своих работах «О переживании болезни» и «О сопротивлении психозу» мы подробно останавливались на анализе активных творческих свойств, присущих всей нашей психической деятельности.

Точно также и болезненный процесс в области психических нарушений представляется в преобладающем большинстве случаев в большей или меньшей степени творческим процессом. Это особенно сказывается в таких феноменах, как бред, галлюцинации, а также и на ряде других патопсихических проявлений. С этим творческим характером, присущим преобладающему большинству патопсихических симптомов, психиатр не может не считаться.

Соматические факторы во многих случаях представляют собою лишь стимуляции к выявлению элементарных патопсихических образований, творчески перерабатываемых в дальнейшем в клинически проявляющиеся феномены. В этом смысле конечные патопсихические продукции нередко представляются в значительной мере усложненными, далеко отодвинутыми от первичных, вызванных соматическими стимуляциями элементарных патопсихических феноменов.

Болезнь не есть нечто, что механически извне накладывается на организм, механически перестраивая его функции, что пассивно им воспринимается, как воспринимает, например, мертвая пластическая масса все воздействующие на нее влияния. Болезнь всегда включает в себя как соматические, так часто и психические реакции со стороны организма на ту или иную ноксу.

«Дефект – говорит АНОХИН – если он даже и локализован в определенной части центральной нервной системы, не говорит еще о форме нарушения, ибо оно почти всегда представляет собой компенсацию дефекта, то есть перестройку всей оставшейся нервной структуры».

Этим определяется роль функционального как-бы непосредственно в самом органическом.

Но есть и другая форма функциональных нарушений при органических поражениях – уже не непосредственная, а более или менее отдаленная.

Так, во многих случаях раздражение того или иного центра или выпадение его функции не обуславливают только однозначно  расстройства или выпадения определенной психической функции, а является часто лишь начальной фазой развертывающейся вслед за этим целой цепи психических явлений, отдельные звенья которой не могут быть поэтому непосредственно (причинно) сведены к первоначальному анатомо-физиологическому нарушению. Этим обуславливается то, что, как мы уже говорили, целый ряд различных клинических патопсихических феноменов конвергирует в итоге к одному и тому же общему анатомо-физиологическому «конечному полю», что говорит о недостаточности, неполноте в таких случаях одной только анатомо-физиологической интерпретации.

Среди этих реактивных проявлений психические реакции, отдельно взятые в их целостном проявлении, образуют область реактивных неврозов и психозов, а в отдельных своих компонентах, примешиваясь к любому болезненному процессу, образуют то, что мы называем переживанием болезни.

В некоторых случаях мы можем наблюдать как-бы обратную проекцию психического на физическую сферу – в подлинном смысле слова соматизацию психических проявлений, их прямую или символическую проекцию на соматическую (главным образом, моторную область в форме параличей, контрактур, гиперкинезов и прочего), что в значительной степени затрудняет чисто неврологическое распознавание некоторых соматических нарушений.

Все это дает возможность, с одной стороны, интерпретировать клинические психо-патологические явления с точки зрения обуславливающих их функциональных нарушений в центральной нервной системе, а с другой стороны, интерпретировать некоторые соматические явления с точки зрения обуславливающих их явлений психических. Так, многие трофические, вазомоторные, эндокринные расстройства, вегетативные нарушения, а также многие явления моторного и сенсорного характера, порождаемые определенными психическими переживаниями, могут быть изучаемы только в связи  с этими переживаниями. Таковы также уже упомянутые нами соматические нарушения символического характера, как выражения проекции психических явлений на соматику.

Среди некоторых психиатров довольно распространено несколько пренебрежительное отношение к психологическим интерпретациям как к чему-то сугубо субъективному, что не может служить материалом для строго научного анализа.

Само приложение термина «субъективное» вообще ко всякой психологической интерпретации еще очень спорно.

Так называемое «субъективное» всегда, конечно, останется в клинической медицине и поэтому не может быть устранено, дело не в том, чтобы просто его игнорировать, а чтобы с ним совладать, ввести его в рамки научного подхода, научной интерпретации.

Функциональные явления, как мы уже говорили, могут быть явлениями ирритативного характера. В некоторых случаях они могут быть и иного происхождения. Таковы, например, случаи выпадения той или иной функции вследствие ее полного истощения. В подобного рода случаях функциональные расстройства могут принимать необратимый характер.

Промежуточным звеном между органическим (следовательно, деструктивным, необратимым) и функциональным (чаще ирриативным, обратимым) служат явления предотвращенного истощения данного органа или данной системы, как результат врожденной или приобретенной неполноценности этого органа или этой системы. Посколько здесь часто не бывает деструктивных изменений и в то же время отмечается необратимость, это представляется явлением лишь функциональным, как бы конечным этапом функционального нарушения, феноменом полного истощения функциональных ресурсов данного органа.

Изучение взаимоотношений центра и периферии, их взаимозависимости и взаимообусловленности, разработка проблемы фугально-петальных влияний имеют прямое и непосредственное отношение не только к сфере чисто неврологических феноменов, но и к области взаимоотношений между соматическими и психическими проявлениями и, следовательно, к вопросу физиологической интерпретации в психиатрии. Так как «центром» часто является психический фактор, а периферией соматический, то это взаимоотношение можно нередко также понимать, как влияние психики на соматику и соматики на психику.

Относящиеся сюда данные, с одной стороны, усложняют всю проблему, а с другой, удаляют ее от примитивных форм понимания, построенных по типу простой односторонней проекции физиологических явлений на сферу психической жизни, как-бы однополюсного толкования их, они говорят против односторонне упрощенного представления об этих взаимоотношениях (либо психогенное, либо соматогенное) и заставляют считать, что в преобладающем большинстве клинических явлений мы имеем дело со сложным результатом двустороннего взаимовлияния, что, конечно, очень усложняет анализ каждого из относящихся сюда феноменов под углом его только физиологического или только психологического понимания.

Необходимо признать, что преобладающее большинство клинических патопсихических симптомов, наблюдаемых в психиатрической практике, построено на основе такого рода фугально-петальных связей. В одних случаях мы имеем преимущественно фугальные, а в других преимущественно петальные образования, наконец, в третьих эта двусторонняя зависимость осуществляется с приблизительно равноценным участием в ней обоих компонентов.

Установить в каждом отдельном случае участие, с одной стороны, центрального воздействия или центральной обработки, а с другой, степень периферических воздействий или периферических стимуляций и является задачей клинического психо-физиологического анализа каждого отдельного случая.

Выше мы говорили о том, что не существует органического без функционального обрастания. Продолжая это положение, мы должны сказать, что во многих случаях не существует также органического или функционального без психического обрастания, психической обработки, посколько дело всегда идет об активно реагирующей личности.

Некоторые виды синэкстезий и синэстезопатий представляю собою не определенные формы местных, в частности, вегетативных расстройств, а реакции определенной личности (личности определенного склада) на вегетативные изменения.

АСТВАЦАТУРОВ, говоря о примитивных таламических эмоциях, считает, что они могут возникать в результате «соматопсихических переключений», «образуя сенестопатический фон психоневротических состояний».

Нельзя не учитывать также взаимного влияния различных функциональных проявлений со стороны центральной нервной системы друг на друга. «Вместе с усовершенствованием методов исследования – справедливо замечает ЛЕШЛИ – полная изоляция функций становится все более и более сомнительной, посколько очевидно, что нарушение одной функции заключает в себе более слабые, но все же ясно обнаруживаемые изменения в каждой другой.

Для физиологической интерпретации в психиатрии необходимо помимо всестороннего изучения функциональных особенностей, присущих отдельным участкам и разделам мозга в норме и патологии, а также общих закономерностей, свойственных центральной нервной системе в целом, еще и выяснение ряда других не менее важных вопросов. Так, далеко еще не изучены пределы викарных и компенсаторных функциональных проявлений, замещающих, восполняющих образовавшиеся дефекты, степень пластичности в этом направлении нашей нервной системы, как в норме, так и в патологии, пределы возможной смены функций, явлений диасхиза, реперкуссионного переноса функций, выявления заторможения функциональных агрегатов и прочее. В области патологических феноменов еще не выяснены условия образования минус-феноменов, явлений дефекта, зияния, когда эти викарные  и компенсаторные процессы уже не в силах наполнить образовавшуюся брешь.

Только в свете изучения всех этих закономерностей, а также закономерностей уже последующей психической обработки, перестройки и восполнения первичных соматических стимуляций, следовательно – при учете физиологической и психической активности, как основного свойства, присущего всей нашей нервно-психической деятельности – возможна, по нашему мнению, правильная, адекватно построенная без элементов симплификации, упрощенства, интерпретация тех сложных патопсихических и патофизиологических феноменов, которые встречаются в психиатрической клинике.

Все приводимые нами оговорки, а также указания на сложность структуры многих клинических патопсихических образований не только не снижают и не умаляют значения физиологической интерпретации в психиатрии, но, подчеркивая важность и необходимость постоянного равнения на патофизиологические и неврологические закономерности, лежащие в основе этих клинических проявлений, должны служить лишь материалом в методологии этой физиологической интерпретации.

Искание патофизиологического, биохимического или патолого-анатомического субстрата для того или иного клинического явления должно служить руководящим принципом, основным ведущим началом всей нашей дальнейшей клинической работы.

 

ТЕЗИСЫ

1. Современные методы активной терапии в психиатрии являются для психиатров новым мощным стимулом к физиологическому мышлению.

2. Эта активная терапия не только порождает новые формы экзогенной симптоматики, наряду с уже известными, но и разлагает некоторые, эндогенно обусловленные симптомы на отдельные, входящие в их состав более простые компоненты.

3. Современные методы активной терапии нередко вызывают также к жизни иные, скрытые до того времени, свойственные данному болезненному процессу проявления.

4. Сдвиги, вызванные методами активной терапии, нельзя рассматривать иначе, как в свете определенных, обуславливающих их физиологических закономерностей.

5. Проблема физиологической интерпретации а психиатрии представляет собой очень сложную проблему, не допускающую упрощенного к ней подхода, примитивного ее решения в сторону прямого буквального перенесения во всех случаях физиологических понятий в психиатрию, простой подмены клинической терминологии терминологией физиологической.

6. Необходимо строго различать простое сближение, аналогию в физиологическом ряду от установления подлинного физиологического коррелята данного явления.

7. Область клинических явлений значительно шире и многообразнее области известных нам в настоящее время патофизиологических явлений.

8. Сведение того или иного клинического патопсихического явления к определенному простому патофизиологическому субстрату сполна без остатка возможно на сегодняшний день лишь в отношении сравнительно ограниченного числа феноменов

9. С другой стороны, одному и тому же клиническому патопсихическому явлению нередко отвечает целый ряд патофизиологических феноменов.

10. Проблема физиологической интерпретации в психиатрии неизбежно упирается в проблему взаимоотношения между органическим и функциональным. Опыт показывает, что признак обратимости всегда является основным, ведущим признаком для отграничения функционального от органического.

11. Всякое, даже грубо органическое заболевание центральной нервной системы включает в себя наряду с деструктивным, следовательно, необратимым, также ряд функциональных, следовательно, обратимых наслоений. Эти функциональные наслоения могут быть либо психогенными, либо соматогенными.

12. Функциональные наслоения по своей значимости могут быть двоякого рода: а) они либо ослабляют действие органических неконструктивных изменений путем мобилизации защитных, компенсаторных или викарных функций, б) либо, наоборот, усиливают значение органических деструктивных изменений путем дезорганизации и других сфер психической жизни.

13. Как психогенные, так и соматогенные функциональные изменения могут быть либо прямыми («понятными»), либо непрямыми, метаморфизированными (следовательно, непосредственно «непонятными»), как следствие вторичной обработки.

14. Со всеми формами «отхода» от непосредственного органического или непосредственного функционального при физиологической интерпретации всегда необходимо считаться.