Cоциальный человек

Текст відтворено у відповідності з оригіналом, зі збереженням авторської лексики та орфографії. Неідентифіковані або втрачені фрагменти позначені трикрапкою, реконструйовані – виділені квадратними дужками. Авторські виділення та посилання збережені. Більше про технічні та стилістичні особливості читайте у передмові до філософських статей Євгена Шевальова.

Євген Шевальов з колегами по Психіатричній клініці Одеського медінституту

В области социальной жизни особенно сказывается несоответствие между изначальными лозунгами и осуществляемой под их воздействием реализацией этих лозунгов. Это основной закон всех социальных движений, перемен. Нигде, кажется, так резко не бросается в глаза изначальная пропасть между миром мечты и миром реальности, как в области социальных достижений. И, конечно, в гораздо большей мере, нежели в области достижений индивидуальных, в силу уже одной значительно большей сложности этих социальных проявлений, сложности создания равнодействующей в сфере множественных роль, а главное, в силу большего значения большей роли психического подполья, психической срединности (а отсюда и большей роли иррационального) в построении равнодействующей социального порядка.

II.

То, что давно уже превзойдено культурным человеком в процессе его индивидуального духовного роста, что является для него в силу этого самой ранней, интимной стадией его развития и поэтому идеологически рассматривается им как прописанная истина, трюизм, то для социального развития человечества представляется лишь отдаленной целью, часто недостижимым идеалом, что необходимо еще доказывать и в чем нужно убеждать человеческие массы, за что борются, страдают и умирают отдельные социальные реформаторы.

Известно высказывание: всякое соединение всегда ниже тех элементов, которые его составляют.

Идеи свободы, равенства и братства, выдвинутые в виде девиза Французской революцией и не осуществленные ею и в малой мере, как не осуществлены они и сейчас в странах, для которых они являются девизом, были в индивидуальном масштабе уже давно достигнуты и превзойдены отдельными личностями еще в библейское время, во время эллинской культуры, во времена первых веков христианства.

Нomo socialis представляет собой лишь часть homo infividualis, при этом часть не наивысшую, как высшее идеологическое или высшее эмоциональное его достижение, а более простую, более элементарную, всем известную и всем понятную.

III.

Трагизм реализации в жизни лучших идей человечества заключается в том, что все происходит не так, как это хочется лучшим людям, а так, как оно осуществляется в жизни, согласно основным особенностям психологии среднего человека.

Средний человек распространен в любом общественном классе, он может быть завоеван для любой идеологии, любого массового действия, он универсален. Средний человек – это пушечное мясо истории и вместе с тем это обидная равнодействующая всех социальных катаклизм, новых форм политического и социального строительства, вещественное доказательство того, что «так было, так будет».

«Не мешало бы выдумать пятилетку по реконструкции человеческого мозга, которому явно не хватает многих частиц, необходимых для совершенного социального порядка»

(Шуточное замечание Уэльса. Из беседы Уэльса с тов. Сталиным. Журнал «Большевик», 1934 г. №17).

IV.

Слово чаще всего забегает вперед поведения человека.

Представление о нашей жизни, построенное на основании того, что мы говорим, что мы пишем, резко отличается от того, что мы фактически делаем, как мы видим себя в повседневном обиходе и в общественной жизни.

Если бы жители Марса могли детально наблюдать в телескоп нашу жизнь в смысле одного лишь нашего поведения и при этом совершенно не слышали бы того, что мы говорим и не читали бы то, что мы пишем, то они наверное составили бы себе представление, что в человечестве на протяжении сотен лет почти ничего не изменилось. Появились только новые вещественные объекты (трамваи, автомобили, паропланы), изменились некоторые перегруппировки человеческих масс, но человек как таковой, со всеми его свойствами и основные формы людских отношений отдельных групп между собой – остались в основном теми же, что и сотни лет назад.

Иногда, чтобы узнать человека, достаточно бывает видеть его в период удачи (часто окончательно распоясавшегося и выявляющего свое «нутро».

VI.

Динамизм в понимании человеческой психики нигде еще, кажется, не достигал столь ярких и четких форм, как у Толстого. На одной из страниц «Воскресенья» он пишет:

«Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д. Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый. А мы всегда так делим людей. И это неверно.

Люди как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки».

Это совершенно новый подход разрушает ходячие представления, столь распространенных схемы и трафареты, дает возможность совершенно по иному строить представление о будущем человеке – не идеалистическое, нежизненное, и не пессимистическое, одностороннее, а именно по-настоящему реалистическое, трезвое.

Человек в этом понимании есть, прежде всего, определенная сумма потенциальностей (выражаясь психологически – сумма определенных ненасыщенных, незаконченных структур, частью приглушенных, частью готовых к насыщению).

Жизнь, окружающая обстановка, не всегда могут растормозить, выявить лучшие из этих ненасыщенностей.

Отсюда наше представление о среднем человека, с которым мы обычно имеем дело и от которого мы отталкиваемся в своих трезвых, жизненных суждениях о человеке вообще, есть величина нестойкая, текучая, которая в иных, до сих пор еще нигде не создавшихся условиях, возможно, породит иные формы, создаст иные значительно более высшие формы срединности.

Все дело, следовательно, в новых формах «социо», осуществляемых и доводимых до конца не случайными и худшими, как это, к сожалению, было повсюду до сих пор, а именно лучшими и благородными людьми, в дальнейшем последовательно воспитывающими человечество в этих новых лучших формах «социо».

VII.

Совершенно неправильно освещать только с односторонне-исторической или с односторонне-классовой точки зрения такие классические произведения, как «Человеческую комедию» Бальзака или «Лексикон прописных истин» Флобера или целый ряд других, аналогичных им.

Все это прежде всего типично – если отбросить частные формы исторического оформления – для психологии средняго человека вообще, для уровня его вкусов, интересов, навыков, мыслей, чувств и прочего.

Это нечто умственно среднее, определенный средний коэффициент, который может быть выведен за скобки из многих миллионов человеческих психологий.

VIII.

Выше мы говорили о психологии средняго человека как об явлении, наталкиваясь на которое понятие об историческом и социальном прогрессе должно сменяться другим, прямо противоположным, которое можно было-бы выразить словами: так было, так будет.

Но ведь тот же средний человек является единственным носителем и в известной мере творцом культуры, всех тех многомиллионных, безымянных, повседневных достижений, культурных ценностей в области науки, искусства, философии, религии, морали, в области деталей повседневного быта, которые в совокупности и составляют культуру.

Это тот фон, на котором творческая деятельность отдельных выдающихся лиц является направляющей, определяющей, ведущей. Все это, конечно, так, однако жизнь, к сожалению, заставляет внести в это положение очень существенную поправку, без которой наше представление об окружающем будет неправильным. Мы должны признать, что все, что объединяется общим понятием культуры, как показывает печальный исторический опыт и особенно показал опыт последнего десятилетия мировой истории, лишь весьма хрупкая прослойка, тонкая корочка, под которой скрываются, как в некоторых вулканических образованиях, бездны – человеческое подполье со всеми его стихийными, биологически универсальными для всех времен и всех народов, элементами.

Тут именно начинается то, что может быть определено, как «так было – так будет».

Здесь заложены корни вечной исторической повторяемости, вечного возврата.

Правда, эта прослойка вместе с ростом культуры меняется в смысле своей глубины и массивности, правда, что для растормаживания низшего психизма как у отдельных народов, так и у отдельных лиц, требуются акторы разной интенсивности, в одних случаях большие, в других – меньшие.

В некоторые исторические эпохи и у некоторых народов, точно так же, как и у некоторых лиц, требуются более сильные воздействия (потрясающие влияния), чтобы растормозить, пробудить подпольный психизм, в других случаях для этого достаточно бывает самого минимального толчка.

Каждый отрезок истории определяется в данный момент характерным для него культурным фоном.

Этот фон порождается действием остальных, выдающихся над средним уровнем личностей – суммарностью всех их достижений.

Если общий фон высок, то и срединный человек обращается к жизни по преймуществу своей положительной стороной. Однако, это его поведение «для хорошей погоды», как показывает история, представляется довольно непрочным.

При малейшем снижении тонуса исторического фона это поведение скатывается к своим элементарным психо-физиологическим первоистокам.

Таким образом, средний человек может в эпохи общего подъема социально-политической и умственной жизни (как, например, в эпоху Ренессанса), создавать ряд величайших культурных ценностей (конечно, как мы сказали, под руководством отдельных крупных личностей), а в эпохи общего социально-политического и морального упадка (как, например, в наше время) с той же, если не с большей энергией, варварски безжалостно разрушать все эти, созданные им культурные ценности.

В итоге, подпольный человек («зверь») – неустраним, или во всяком случае на сегодняшнем социальном, быть может даже биологическом этапе, неустраним.

Это тот коэффициент, который при всех наших политических и социальных прогнозах необходимо выводить за скобки…

…делать поправки как в социальных прогнозах, так и в повседневной жизни, если мы хотим не по книжному, а по настоящему, жизненно трезво строить свое отношение к человеку, если, конечно, мы захотим строить свое мировоззрение без вытеснения всего неприятного для нас и потому неприемлемого, без бегства от реальности и прочих сознательных и безсознательных уловок, построенных не на началах того, как оно есть в действительности, а на началах того, «как я этого хочу».

IX.

Какое идеально стройное, логически выдержанное мировоззрение можно было бы создать (и таковые, действительно, создаются), если совершенно не делать учета на средняго человека, наиконкретнейшего воплотителя всех социальных устремленностей этой универсальнейшей внеисторической срединности, а также если не делать учета на «бездны» и иррациональности бытия! Построенный на таких началах мировоззренческий примитивизм может в [конечном построении] быть очень талантливым, даже гениальным, тем не менее, он неизбежно приводит к более или менее грубым формам расхождения между теорией и жизненной практикой.

Многие прекрасные в индивидуальной форме их проявления идеи, становясь государственными и принимая обязательный для всех характер, часто не только далеко уходят от своего первоистока, но и превращаются нередко в свою прямую противоположность. Такова, например, история христианства с одной стороны, как индивидуалистического учения, а с другой – в качестве государственной религии.

И это не только в силу обязательного характера соответствующих норм, что ведет к выхолащиванию их подлинного содержания и превращения их в нечто сугубо формальное, лицемерное, но и в силу неизбежного приспособления этих норм к психологии средняго человека и неизбежного создания отсюда некоей компромиссной срединной формы, очень далекой от основной породившей ее идеологии.

Если бы даже такой, казалось бы, во многих случаях высоко моральный принцип, как принцип непротивления злу злом, а противления ему только лишь добром, сделать всеобщим, для всех обязательным правилом поведения, то он, наверное, при условии своей обязательной и насильственной реализации в жизни причинил бы немало зла.

XI.

Можно было бы написать целую книгу о социальном слабоумии человечества и специальную работу о социальных формах жестокости человека, – совершенно особенных, резко отличающихся от слабоумия и жестокости индивидуальных и вообще о социальных формах поведения, отличных от индивидуальных.

Нужно четко и ясно осознать (и современная жизнь дает для этого особенно много фактического матерьяла), что homo socialis совершенно отличен от homo individualis и что все, что говорилось и говорится о человеческой психологи, ее особенностях и свойствах, все нормы философские и моральные, применимые к отдельному человеку, все это становится иным в применении к человеку социальному.

Современная, общераспространенная точка зрения, выдвигая примат социального перед индивидуальным, нередко доводит до карикатурно гиперболических форм эту переоценку. При этом социальные свойства человека мыслятся всегда прекраснодушно рационалистически, с элементами их грубой идеализации, тогда как практически наше время, более, чем какое-либо иное, обнажает подлинное подполье человеческой психики, выявляющей себя в социальных условиях – в массе, толпе, коллективе, так как оно не способно выявлять себя в условиях индивидуальной жизни.

XII.

Странно, что никто как-будто специально не занимался проблемой лжи: психологией лжи, рассмотрением отдельных ее форм, историей лжи, философией лжи.

Хотя ложь – явление сугубо человеческое («человеческое, слишком человеческое»), однако феномен лжи по своей значимости занимает одно из важнейших мест в проблеме мирового зла.

Ложь – самое универсальное, самое распространенное многообразное и всеобъемлющее из отрицательных моральных качеств.

Преобладающее большинство проявлений отрицательного морального характера включают в себя в большей или меньшей степени элементы лжи (таковы, например, лесть, хитрость, вероломство, и целый ряд других).

С другой стороны, большинство положительных моральных понятий – честность, искренность, правдивость, – связано, прежде всего с отсутствием лжи.

Почти каждое преступление включает в себя факторы лжи – стремление обмануть жертву, а в дальнейшем обмануть следствие и судей, чтобы избежать наказания.

Ложь представляет собой социально обусловленное явление. Человек более всего лжив на людях и меньше всего в одиночестве.

Он наиболее искренен, следовательно наименее лжив с самим собой и своей внутренной жизни, наедине со своими собственными мыслями, хотя и тут нередко проявляется ложь, стремление сознательно обмануть самого себя.

И лжет душа, что ей не нужно,

Того, что ей глубоко жаль*

Таковы также разные формы самооправдания перед самим собой. В некоторых случаях человек даже ищет спасительной для себя лжи, которая облегчила бы ему жизнь, так как

Тьмы низких истин нам дороже

Нас возвышающий обман**

Уже в самом переходе нашей мысли в ее внешнее выражение – в словесную форму, заложены первые начальные элементы лжи («мысль изреченная есть ложь»). Значительно более лжив, менее искренен, чем наедине с самим собой, человек в кругу близких ему людей – родных, друзей.

И больше всего лжив (менее всего искренен) на людях, в обществе.

Таковы основные, все… градации лжи в жизни человека.

Можно говорить о лжи всего нашего восприятия, посколько аффективный акцент как-бы умышленно и избирательно искажает его, выдвигая на первый план все аффективно значимое и умаляя все аффективно нейтральное.

Афанасій Фет, «У камина»
Олександр Пушкін, «Герой»

XIII.

Из всех психических проявлений наиболее искренними часто бывают наши страсти, наши отдельные аффекты.

Следующее место занимают поступки и действия.

И наименее искренни – слова.

Ложь, как известно, бывает в неодинаковой мере выражена в разные возрастные периоды.

Меньше всего лжи в детском возрасте – это наиболее правдивый период, наиболее свободный от притворства, обмана, хотя, конечно, многое в этом отношении зависит от личности и от характера окружающей среды.

Относительно менее лжи по сравнению со средним возрастом в пожилом и в старческом возрасте, посколько наростающая жизненная серьезность, уменьшение желания, соревнования и прочее делают людей более правдивыми в своих высказываниях и в своем поведении.

Не все аффективные состояния в равной мере могут быть связаны с ложью. Некоторые в этом смысле представляются наиболее искренними, правдивыми. Так, меньше всего лжи при эмоциях стыда, смущения, раскаяния.

Из всех внешних проявлений нашей психической деятельности меньше всего лжи в выражении наших глаз.

Глаза – это самый правдивый, самый искренний орган нашего тела, отображающий наши душевные переживания, самое одухотворенное матерьяльное овеществление нашей психической жизни.

Можно утверждать, как общее положение, что глаза никогда не лгут (конечно, при условии, если очень внимательно следить за ними, наблюдать их, что в жизни, к сожалению, встречается не так уж часто).

На сцене мы обычно не наблюдаем выражения глаз актера в той мере, в какой мы наблюдаем выражение его лица, все его движения, что и создает у нас иллюзию правдоподобия и дает нам в силу этого эстетической наслаждение.

Однако, если бы мы по настоящему – углубленно и пристально – могли бы заглянуть в его глаза, проследить за всеми их изменениями, то, наверное, заметили бы, что они по существу не говорят целиком сполна того, что человек в действительности переживает, что он лишь играет, то есть искусственно имитирует подлинные переживания.

Так же, как глаза, очень искренна кожа нашего лица с ее внезапными побледнениями и покраснениями, однако, она далеко не столь чувствительна и не в такой степени передает все нюансы наших переживаний, как глаза, к тому же, диапазон ее проявлений вообще крайне ограничен.

И более всего лжива, не искренна часто бывает наша речь и наши произвольные движения, нередко совершенно не передающие или намеренно неправильно, искаженно (лживо) передающие то, что мы думаем, чувствуем, переживаем.

Среднее место между указанными нами самыми искренними и самыми неискренними нашими проявлениями занимают наши непроизвольные движения – дрожание, вздрагивания, вскрикивания, вздохи и прочее, так как мы в известной мере можем управлять ими и сдерживать, или, наоборот, не сдерживать, искусственно усиливать или даже вызывать их по собственному произволу.

Таковы градации наших внешних проявлений по степени присущей им искренности, правдивости.

XIV.

Выше мы говорили, что ложь – явление по преймуществу социального происхождения. Она порождается главным образом социальными причинами и направлена главным образом на социальные достижения.

Полан в «Лживостях характера» и Дромар в своей «Лживости внутренней жизни» и в своем опыте относительно искренности говорят о той лживости, в которой находится человек. «В нас нет ничего искреннего» – утверждает Полан. «Ложь в основе жизни» – восклицает Дромар. И тот, и другой согласно говорят о том, что симуляция, диссимуляция, неискренность, являются аппаратами социального приспособления.

Полан особенно изучал симуляцию чувств, которая, будучи направлена в сторону окружающих нас лиц, составляет добрую часть социальной жизни.

«Мы обманываем себя точно так же, как мы обманываем других, – говорит Полан, – и посредством тех же механизмов». Этот механизм – симуляция.

Симулируя то, чем мы на самом деле не являемся, мы кончаем тем, что начинаем верить в то, что мы является действительно тем, что иммитируем.

Полан отмечает эту двойственность ума, который в одно и то же время верит и не верит.

Ложь – это внешнее выражение мыслей, чувств, часто прямо противоположных внутренним переживаниям – подлинным мыслям и чувствам самого субъекта.

Это грубое несоответствие не всегда в должной мере осознается самим субъектом, высказывающим ложные мысли или выявляющим ложные чувства.

В жизни, как и на сцене, часто наблюдается такого рода иммитация чуждых мыслей и чуждых чувств, при которой сам человек настолько входит в роль, что начинает подлинно их переживать, как свое собственное.

Так называемая «патологическая ложь» (то, что психопатологи называют pseudologia phantastica), – это только крайняя форма, кульминационный пункт такого рода сопереживаний, где воображаемое, ложное, в конце концов сливается с действительным, реальным, воедино.

Можно различать ложь в мыслях и ложь в чувствах.

Ложь позы, жеста, мимики, и ложь поступков, действий.

Ложь понимания и ложь переживаний.

Ложь от сознания своего безсилия, своей неполноценности.

Ложь, как структура всей личности в целом – всей жизненной установки субъекта и всех его стремлений (сплошная монолитная ложь), и ложь отдельных его проявлений, – иногда даже крупицы, молекулы лжи (например, ложь мимолетной мысли, отдельного восклицания, слов и прочего).

Искорки правды и искорки лжи.

Можно говорить о пассивных и активных формах лжи, о стенических и астенических ее разновидностях.

Ложь, обусловленная самозащитой – это пассивная, астеническая ложь, тогда как ложь, направленная на захватывание лучшего, чем у других, социального положения – активная, стеническая ложь, принимающая нередко даже агрессивный характер.

Ложь понятие индивидуальное, вернее, индивидуально-моральное.

Она применима к проявлениям индивидуального характера: высказываниям, поступкам, действиям.

Что касается явлений социальных, то учитывая чрезвычайно большое распространение социальных форм внушаемости и подражания – роль внушения в общественной жизни, – трудно, а часто и совершенно невозможно однозначно определить с точки зрения лжи как явления социального порядка для всех лиц в разной мере, так как одно и то же социальное явление для одного будет ложью, а для другого заблуждением, ошибкой, неосознанным или недостаточно осознанным явлением, воспринятым в силу подражания, внушаемости.

Можно говорить о лжи внутренней, – в мыслях, намерениях, – и о лжи внешней – в высказываниях, поступках, действиях.

Иногда (например, в суде), человек приводит факты и события действительные верные, но только освещает их умышленно, неправильно, ложно.

Наряду с примитивными, не искусными формами лжи существуют сложные, виртуозные формы, увлекающие сложностью своего построения самих авторов такого рода лжи.

Этим нередко объясняется ложь, как риск, как своего рода азартная игра, связанная иногда с опасностью, посколько разоблачение такой лжи грозит очень тяжелыми последствиями.

В некоторых случаях ложь является как-бы передним планом тех или иных действий, их основным, ведущим стимулом, в других же она играет роль лишь общего фона, скрытого позади за теми или иными действиями, скрашивающего все совершаемые на этом фоне поступки.

Существует правдоподобная ложь, построенная на подмене действительных, естественных фактов и событий не менее естественных, но не действительными фактами и событиями, и не правдоподобная ложь (например, цветистая, махровая ложь, ложь фантастов, безудержных мечтателей).

Наиболее утонченные формы лжи часто облекаются в наиболее правдоподобную форму («искренняя ложь» или «лживая искренность», – например, ложь некоторых форм раскаяния, исповеди).

XV.

Одна из частых форм лжи – это рисовка, позерство, явление сверхкомпенсации. Ложь в любви.

Это значительно более частое явление, чем ложь в ненависти – в ненависти люди обычно значительно правдивее. Самооправдание перед собой и перед другими – это тоже одна из часто встречающихся форм проявления лжи.

Отмечая ложь, как форму сознательных целенаправленных высказываний и действий, интересно обратить специальное внимание на вопрос о заблуждениях и заняться подробным анализом общих причин, порождающих человеческие заблуждения, ошибки суждений и действий.

Некоторые, говоря о мировой лжи, не проводят разграничения между этими двумя рядами явлений – между явлениями заблуждения человеческого ума, неточностью всей нашей психической деятельности, и явлениями лжи – сознательной, всегда целенаправленной. А между тем это совершенно разные феномены, из которых каждый требует особого разсмотрения.

Ложь и правда в малом и в большом коллективе различны.

Элементов лжи в большом коллективе значительно больше.

Часто искренности на людях бывает значительно меньше, чем лжи.

Ложь и обман в коллективе, если они не противоречат интересам известных групп, известных направлений, партий, далеко не всегда вызывают протест со стороны окружающих и часто не разсматривается как ложь.

Ложь взаимоотношений между отдельными государствами – ложь политики, патриотизма.

Ложь войны.

Ложь в проявлении революции и контрреволюции, в поведении вожаков и отдельных лиц.

Собственно говоря, история дипломатии – это специальная область официально узаконенной, легализированной, систематически проводимой общественной лжи.

В жизни как отдельных лиц, так особенно отдельных общественных групп, часто настолько утрачиваются грани между истиной и ложью, что провести разделение между ними представляется крайне трудным.

В других случаях (например, при судебных показаниях), можно иногда бывает точно установить в высказываниях человека границу, где кончается правда и где начинается ложь.

Исторический процесс, рассматриваемый не с общей точки зрения истории культуры, а с узкой, как это чаще всего и делается, точки зрения истории взаимоотношений между отдельными народами, государствами, общественными группами, династиями, а также с точки зрения поведения отдельных исторических личностей, представляет собой в значительной мере сочетание (нагромождение) самых отрицательных моральных проявлений, среди которых первое место занимают разные формы, разные вариации, разные степени лжи.

В отдельные исторические периоды, когда общая сумма мирового зла особенно резко возрастает (например, в наш период), пропорционально с этим возрастает и общая сумма мировой лжи.

Проблема лжи имеет чрезвычайно большое значение для юристов, педагогов, в меньшей мере для общественных деятелей, посколько в общественной жизни важно то, что человек делает, как поступает, и значительно менее важно то, что он думает, какими мотивами он руководствуется в своей деятельности, искренен ли он или лжив, и совсем не интересна проблема лжи в политике, в дипломатии, где ловкость, умелость, изворотливость ценятся выше всех прочих качеств.

XVI.

Юридическая практика выработала специальные способы обнаружения лжи. В этом смысле у каждого практического юриста, судебного медика, есть свой опыт, свои приемы.

Собственно говоря, большинство методов, приемов изследования в судебной медицине – это методы раскрытия, обнаружения лжи.

Всем этим определяется техника лжи, которая может быть простой, примитивной и сложной, построенной на предусмотрительном учете различных возможностей ее обнаружения.

Есть ложь скрытая и ложь открытая.

Макиавелизм – это часто открытая, правдивая ложь.

Наиболее искренним и правдивым в утверждении лжи жизни, законности этой лжи, был, несомненно, Макиавелли.

Говоря о себе, он пишет: «Уже много времени я никогда не говорю того, что думаю и никогда не думаю того, что говорю, а если мне случится иной раз сказать правду, я прячу ее под таким количеством лжи, что трудно бывает до нее доискаться».

Можно быть искренним в переживаниях и не искренним во внешних проявлениях (в поведении), или наоборот: не искренним в мыслях, чувствах, переживаниях и при этом невольно искренним в поведении.

Особенно много лжи бывает при некоторых событиях официального или бытового характера – на разного рода официальных торжествах, чествованиях, общественных празднествах.

XVII.

Много лжи и лицемерия нередко бывает на похоронах – при самой церемонии похорон, надгробных речах и прочем.

В противоположность этому умирание чаще всего бывает исключительно искренним, правдивым.

«Ужасно искренни все люди, умирая, – говорит в одном из своих стихотворений Сюлли-Прюдом, – и эта искренность ужасна в мертвецах».

О простоте и искренности умирания прекрасно говорит Тургенев в описании того, как умирает русский крестьянин.

Очень часто неправда жизни до известной степени восполняется (компенсируется) правдивостью, искренностью умирания (раскаяние перед смертью).

В прямой связи с этим стоят явления большей искренности в страдании и в болезни. Человек страдающий, в меньшей мере человек больной, как показывает наблюдение, более правдив в своих высказываниях, во всем своем поведении, нежели человек, находящийся в состоянии физического и психического довольства, благополучия.

Можно высказать, как общее положение, что горе вообще более правдиво, искренно, нежели радость, хотя, конечно, возможно притворство и ложь как в том, так и в другом.

XVIII.

Трагизм лжи.

Человек, запутавшийся в личной и общественной лжи, часто трагически переживает это состояние.

Говоря о лжи наедине с самим собой, следует отметить некоторые часто встречающиеся формы этой лжи, например, ложь в молитве, ложь перед Божеством.

Ночью, оставшись наедине с самим собой, человек обычно объективнее, правдивее относится к себе, своим мыслям, поступкам, нежели в таких же условиях днем.

Близость к природе является одним из условий большей правдивости. Можно говорить о лжи в науке, в искусстве, о лжи в религии, в морали.

Ложь в любви. Это самая частая, самая распространенная, самая стереотипная в своих проявлениях форма лжи.

XIX.

Ложное в искусстве – неестественное, надуманное, фальшивое, «сочинительство» в буквальном смысле этого слова, не всегда бывает отрицательным явлением. Согласно итальянской поговорке: si non e vero ben trovato (если это и не правда, то хорошо придумано).

Менее всего долговечно ложное (лживое) в науке, так как обычно разоблачается.

Лжи и лицемерия (особого варианта лжи) в религии и в общественной морали всегда было и есть значительно больше, чем в науке и в других отраслях нашего знания и опыта (отсюда Тартюф как мировой тип).

В этом отношении наука и искусство исторически, в общем, честнее, искренее, прямолинейнее, а часто и безкорыстнее, чем религия и мораль в исповедании ее многими людьми.

Религия (религиозное исповедание и поведение), которая по самому своему существу должна быть самым искренним и правдивым из всех наших душевных проявлений, чаще других форм наших высказываний и нашего поведения облекается в форму лжи или заключает в себя элементы этой лжи.

Борьба с ложью и лицемерием, как известно, и является главной задачей всех великих религиозных реформаторов, моралистов, наиболее активных деятелей в сфере религии и морали.

Некоторые выступления против лжи сами построены на лжи и порождают новые формы лжи среди окружающих.

Большая частота лжи и лицемерия в религии в значительной мере объясняется обязательных характером ее признания (или, как это было одно время у нас, ее непризнания), а также матерьяльной заинтересованностью многих лиц, строящих свое благополучие на безоговорочном, стопроцентном признании официальной религии

Отсюда обычная житейская скромность искреннее профессиональноей скромности, часто искусственной, наигранной, обязательной для определенного положения, или для определенного сана (такова, например, скромность многих священнослужителей, монахов, лиц, прислуживающих при церкви).

Глубокий психологический смысл религиозной исповеди заключается не только в существующей у человека потребности в разрешении («отреагировании») накопившихся психических комплексов, но и в потребности в освобождении время от времени от массы накопившейся в душевной жизни лжи.

Конечно, наибольшая искренность в религии там, где она не носит обязательного характера.

К сожалению, таких стран почти нет, так как в государствах, где она официально не обязательна, ее обязательность поддерживается общественным мнением, обычаями и прочим.

Кроме того, она повсюду лжет, поддерживая существующий государственный строй во что бы то ни стало, являясь рабой этого строя, и опасаясь даже в отдельных случаях вступать в конфликт с государством.

XX.

Из других психических переживаний ложь весьма часто сочетается с лестью. Такова льстивая ложь, получившая в общежитии названия подхалимства.

Если заносчивая ложь (сочетание лжи с переоценкой собственной личности) иногда бывает свойственна людям с заметно выраженной индивидуальностью, то льстивая ложь (подхалимства) представляет собой типичную ложь рабов, ничтожных в смысле индивидуальности личностей.

Все мы связаны известной суммой бытовых обязательств – религиозных или антирелигиозных, политических, общественных, обусловливающих с одной стороны определенные поступки, действия, из которых некоторые автоматизировались и стали почти индифферентными в смысле понятия лжи, – многие привычки… другие же требуют от нас определенных поступков, при которых, конечно, не могут быть учитываемы наши взгляды и убеждения.

Великое в искусстве и в науке прежде всего правдиво.

Правдивость основа всего великого как в жизни, так и в творчестве, тогда как все лживое, неискренное, если и не всегда сразу бросается в глаза и отмечается окружающими, то рано или поздно осознается все же как лживое и там самым сразу лишается ореола значимости.

«Задача художника, – говорит Роден, – отделить правду от притворства. Красота, добро, истина – это все понятия, неразрывно связанные с идеей правдивости, искренности, тогда как красивость, добродетель (в виде определенных форм поведения), научные истины (в их жизненном применении) нередко содержат в себе немало неискренности, притворства, лжи.

Основным двигателем лжи является наша аффективность.

XXI.

Всякая ложь целенаправленна.

Отсутствие целенаправленности лишает данное действие характера обмана, лжи. Можно только говорить о вредных и об относительно безвредных формах лжи.

Можно лгать играючи, лгать шутя – безцельно и бездумно (ложь как проявление душевной резвости).

Можно говорить о спасительных, гуманных формах лжи – например, ложь врача, скрывающего от больного опасность его положения или неизлечимость его болезненного состояния, которое неизбежно должно привести к смерти.

Отсюда понятие о сострадательной лжи или о спасительной лжи.

Добрая, сострадательная, отзывчивая ложь и злая, жестокая, тупая правда, умная ложь и глупая правда.

Моральная ложь и аморальная правда.

В этом смысле можно даже говорить о «святой лжи».

Иногда можно говорить о передаче правды при посредстве лжи.

Так, ложь реальной жизни может заслонять собой подлинную истину – правду мечты.

Таковы нередко «личины» вещей и явлений, закрывающие от нас их настоящие «лики».

Ложь может являться самоцелью, и ложь может быть средством (последнее бывает значительно чаще).

Как средство, она чаще резко и грубо снижает идеологический и моральный уровень явлений, в некоторых же случаях, однако, подымает их на большую, иногда даже неприступную для других высоту (так, иной нас возвышающий обман «может явиться величайшим творческим фактором, – правда, последнее касается главным образом заблуждений, а не лжи в собственном смысле этого слова и поэтому ни в какой мере не может служить оправданием лжи вообще).

Иногда эта «спасительная ложь» нужна человеку, как воздух, для того, чтобы жить, так как без нее он безнадежно идет ко дну

В этом смысле особенно трагична ложь в вере.

Человек, сомневающийся, не верующий, лжет перед самим собою из страха, от отчаяния, убеждая самого себя в том, что он верит.

Есть и другие формы спасительной, благодетельной лжи.

Такова, например, ложь, стимулирующая к лучшему, поднимающая человека в его собственных глазах. Нередко человек бывает более искренним во лжи, нежели в подлинном, настоящем. В области душевных разстройств отмечаются некоторые специальные формы патологии лжи, как ярко выраженные самостоятельные проявления.

Такова, например, истерическая ложь – яркая, многообразная, имеющая своей целью привлечение интереса окружающих к данной личности, возвышение данной личности в глазах этих окружающих.

Конечно, не всякое неверное высказывание может быть названо ложью, так как главным признаком ложных высказываний, как мы уже говорили, является их целенаправленность.

Вот почему к этой категории нельзя отнести такие болезненные проявления, как не соответствующие действительности, нередко нелепые измышления (конфабуляции) больных с органическим поражением нервной системы, представляющие собой безсильные попытки заполнить грубые провалы памяти, или неправильные высказывания детей, обусловленные тем, что ребенок в известном возрасте еще не умеет четко различать действительное от воображаемого, реальное от виденного во сне и поэтому легко смешивает впечатления, относящиеся к этим разным категориям явлений.

Точно так же и высказывания некоторых дегенератов (pseudologia phantastica) не всегда могут быть названы ложью, так как часто лишены бывают главного признака лжи – определенной целенаправленности.

Душевно-больные в общем искреннее, правдивее душевно-здоровых. Им труднее лгать. Проблема лжи среди больных связана с весьма важным вопросом о симуляции и диссимуляции болезненных проявлений, о формах, в которых выражается эта симуляция или диссимуляция.

Медики говорят о симуляции – умышленной иммитации болезни, и об агравации – умышленном усилении симптомов.

Обе эти категории явлений связаны с ложью.

Однако в агравации этой лжи несравненно меньше, чем в симуляции. В агравации она исходит из действительно существующего, реального, в то время как симуляция представляет собой уже целиком сплошную умышленную ложь.

Глупость часто более искренна, правдива, нежели умность. И не потому, чтобы умные были бы более лживы, а потому лишь, что они часто более осмотрительны, осторожны в своих суждениях и поступках, больше скрывают от посторонних своя «святая святых», тогда как глупые часто примитивно-прямолинейны, реализуют свои мысли, чувства, переживания по прямым путям, в форме «короткого замыкания», не считаясь ни с чем.

С этой точки зрения правдивость не есть всегда непременно прямолинейность, а скрытность, уклончивость, не всегда есть лживость.

Как известно, малоумие со своей прямолинейностью окружается в народном воображении ореолом святости, праведности (святость «блаженных» юродивых, «нищих духом», лиц, подобных детям от природы, или вообще впавших в детство в более позднем возрасте.